Данные письма появились благодаря нежеланию читать Шопенгауэра и желанию написать что-нибудь самому. Возникает дилемма: детерминировано ли мое писание предыдущим чтением книги Шопенгауэра, или же мы имеем дело со свободным выбором между "читать" и "писать"?
Я предоставляю делать выбор читателю, поскольку для меня это никакого значения не имеет.
Уходящий автобус есть автобус, который уходит, не будучи кем-то застигнут. Не догнавший автобус человек переводит дыхание и остается ждать следующего автобуса. Причем на дворе глухая ночь с лиловыми кляксами фонарей, и отнюдь не обязательно, что следующий автобус придет. Это не символ, не метафора, а просто так бывает на самом деле. Ничего не надо перетолковывать - все и так достаточно грустно и выразительно.
В доме напротив на кухне сидел человек, потом вдруг поднялся и ушел, оставив свет горящим. Предположим, что мы с вами любим этого человека; в таком случае пустая кухня действует угнетающе; мы вправе обидеться, но не в силах вернуть его на кухню. Он может вернуться, но не в результате воздействия нашей воли, а - покурить, попить кофе...
И последняя ситуация. Философ-идеалист мыслит мир как свое представление, как объекты субъекта, существующие в его сознании. Тем временем некто стреляет философу в затылок из браунинга, и пуля, не являющаяся объектом субъекта, тем не менее в корне меняет представление философа о мире.
Квинтэссенция вышесказанного: не в наших силах изменить ход событий, расписание автобусов и траекторию пули; мы также не вправе ждать и надеяться, поскольку это ничего не меняет в реальном мире, а нас заставляет страдать. Мы сами себя застаем врасплох и жестоко мстим себе за это.
Что делать? Первое: идти пешком; второе: закрыть глаза; и третье: воспринимать смерть как возможное естественное состояние.
В решении вопроса, что важнее - экзистенция или эссенция, - любой самоубийца выберет последнюю. Даже согласившись с экзистенциалистами в том, что существование предшествует сущности, он ехидно добавит сожженным голосом: зато сущность прекращает существование. Дилемма из разряда: кто сильнее - слон или кит? Слон, конечно; морально...
Основной посыл экзистенциалистов можно выразить сакраментальной формулой: была бы шея, а веревка найдется. Именно это они называют "трагической свободой". Нечто существующее выбирает себе сущность; сущность, как сказано выше, уничтожает существующее. Зная это, мы все же вершим свой трагический выбор, катая желваки на скулах и злобно щурясь; лишь бы не признаваться, что, не отравившись уксусом или не слазив в петлю, все-таки умрем, и это так же верно, как дважды два - четыре. И не менее обидно.
Чтобы доказать истинность этого положения не во времени, а в пространстве, достаточно сдвинуть зеркала: знаки меняются на противоположные, левое становится правым, затем все приобретает первоначальный статус, и, подобным образом изменяясь, уходит в бесконечность. Вернее: ушло, ушедшее, уходящее - хотящее уйти... Но ни одно из отраженных зеркал не способно ни отвернуться вовсе, ни хотя бы изменить угол отражения.
Собственно зеркало - некая нуль-плоскость, удаляющая оптические объекты от поверхности на то расстояние, на которое они приближены к ней. Во времени же будут отражаться не объекты, но отношения между объектами, а "нуль-плоскостью" послужит настоящее, относительно которого минувшее мгновение абсолютно подобно будущему (только с обратным знаком), а далее уже идут времена суток, года, лет и веков... Недостает лишь еще одного зеркала, которое возвращало бы всему происходящему некий предполагаемый нами изначальный и вечный смысл - и вот в качестве этого второго зеркала многие почему-то рассматривают небо.
Все негативное вместе с тем абсолютно, поскольку, не имея определенного качества, оно тем самым обретает неоспоримое качество неимения этого качества. Все, с чем мы имеем дело, - относительно; все, с чем мы не имеем (не можем, не хотим иметь) дела, - абсолютно. Любимые и времена - относительны; враги, вечность и Бог - абсолютны.
Все относительное может также оцениваться и переоцениваться. Скажем, курильщик опиума совсем иначе оценивает время, нежели человек, сходный с ним по всем параметрам, но не подверженный воздействию наркотических веществ: для курильщика время значительно растягивается, и он успевает помыслить его с гораздо большей интенсивностью и отчетливостью, чем обычный некурящий человек. Соответственно, мысли курильщика качественно отличаются от обычных мыслей. Вот небольшой пример: Пизанская башня не падает потому, что она - жидкая. Данная мысль имеет абсолютную ценность, то есть - не имеет никакой.
Помимо абсолютных, курильщик опиума творит и относительные ценности, причем творит во множестве, ведь он куда более восприимчив и продуктивен, нежели обычный человек. И, пожалуй, единственный его изъян заключается в том, что, пока он воспринимает и продуцирует, он не в силах адекватно реагировать на любые биологические требования, предъявляемые ему окружающим миром и собственным организмом в данный момент.
Другими словами, относительность восприятия и творимых нами ценностей - это вопрос нашей с вами безопасности.
То, что уходит, не может остаться. Того, что не остается, нельзя достичь. Стало быть, уходящее является для нас невозможным - самим фактом своего ухода оно отвергает всяческие покушения сделать его надлежащим. Все уходящее уходит от нас.
Напротив, все надлежащее принадлежит. Но своим надлежанием оно отрицает всякую вариативность в отношении себя: то, что есть и осталось, не может ни мыслиться возможным, ни быть таковым.
Таким образом, мы отрицаем возможность любой возможности: невозможное должно, возможное невероятно.
Практические выводы: ничто не существует в потенции; имеющее реализоваться реализуется ежесекундно и со страшной силой; любящий любит; уходящий уходит; язык человеческий лжет.
Сказав, что язык человеческий лжет, я следственно, угодил в собственноручно расставленную ловушку. Но только на первый взгляд.
Сыр в мышеловке от своего предназначения не перестает быть сыром - у него тот же вкус, что у сыра на столе или на улице. И тем не менее он обманывает - обещая придать жизни вкус, именно эту жизнь забирает.
Также и размышляя о назначении языка, мы должны более задуматься о деле говорящего: говорит ли он правду, пытаясь нас обмануть, или вводит в заблуждение с целью раскрыть глаза на происходящее? В выражении Ницше "И поэты слишком много лгут" прежде всего настораживает слово СЛИШКОМ. Сам Ницше был гениальным поэтом, и под мнимо ("слишком") лгущими числил многих - и себя: вот вам та зеркальность, то вечное возвращение равного, о котором мы уже говорили!
Остается только замолчать.
1995-1997, Курган - Екатеринбург
Другая проза Андрея Агафонова на ВГИКе, в Лавке Языков, и на странице www.blackhumor.newmail.ru/