По асфальту потоки струит
Влажной тенью, крадущейся мимо --
И уносятся мысли мои
Прямо к сердцу далекого мира:
Словно уголь горящий, дрожа
Жаркой дрожью точеного тела,
По земле, как по кромке ножа,
Еле слышно крадется пантера,
И земля этот жуткий клинок
Через миг тебе в сердце уронит,
А тропических ливней поток
Смоет запах дымящейся крови.
Все мы вышли из этой любви,
Черной шерсти, горящего глаза...
Эти чувства -- таи, не таи --
Только ждут подходящего часа:
Запах крови щекочет ноздрю,
Шум дождя -- словно тайная вера,
И по городу, как по ножу,
Замирая, крадется пантера .
Легкой тенью на стене
Я войду в твой дом.
По натянутой струне
Проведу смычком,
Поцелую твой рукав,
Прикоснусь к груди,
И уйду внезапно, как
Будто не входил.
Ты проснешься, угадав
Легкие шаги.
Ты почувствуешь меня
Кожею щеки.
Ты шепнешь:"Не может быть...",
Свет зажжешь в углу,
Ты нальешь себе попить,
Подойдя к столу.
За окошком -- гололед,
Белые ветра...
Улыбнешься -- и заснешь.
Крепко. До утра.
Посмотрите на капеллана --
Как он крестится оголтело!
Небо пухнет колоколами --
Это близится Кампанелла.
По нагорьям седым Кампаньи,
В горнем Риме и дольнем мире --
Всю-то душу перекопали,
Все-то сердце перетомили.
В дольнем мире я был спокойным,
В горнем Риме я был галантным,
Но горели мои ладони
От незримых твоих канатов,
От молебствия -- до стихии,
От рожденья -- до отпеванья
Я долями тридцать вторыми,
Если надобно, отбивался...
Наградил меня глухотою
Бог, карающий безответных.
Посадили меня в контору
За четыре полушки медных,
Но и там, за ее стеною --
Кожей чувствую! Ртом! Глазами! --
Небо гладит меня волною,
Небо пухнет колоколами.
Посмотришь на Солнце, закроешь глаза
И чувствуешь -- Солнце осталось в тебе:
На веках закрытых живет и дрожит.
Гордись своим внутренним Солнцем!
Под летним дождем закрываешь глаза
И чувствуешь -- сам этой влагою стал,
И почва засохшая рада тебе.
Гордись своим внутренним ливнем!
Услышишь случайное слово любви --
И даже не надо глаза закрывать.
Считай, что вторая дарована жизнь
Тебе -- и забудь остальное!
В начале бури -- ветер помню я,
В начале ветра -- помню запах гнили.
Была в начале запаха -- скамья
У той тропы, где мы с тобой ходили.
В начале той тропы был белый столб
С табличкою "100 м. до поворота",
А у столба, в начале, рос цветок:
Как видно, все и началось с него-то.
Его ты, чтоб понюхать, сорвала,
Моим предупреждениям не внемля --
И буря налетела, унесла
Тебя, меня, скамью, тропинку, Землю.
И мы летим в пространстве мировом,
И каждый в этом вихре -- узнаваем,
Как белая пушинка, невесом,
Как остров ледяной, необитаем.
На ладонях твоих -- снега.
Жилки рек подо льдом застыли.
Переходишь по льду -- Нева...
Стало быть, я еще в России.
А казалось, погиб давно,
Рассосался таблеткой мятной,
Под язык, словно под сукно,
Кем положенной -- непонятно.
Медный колокол -- медный грош,
Остальное вокруг -- стальное.
Пробегает по телу дрожь,
Когда ты говоришь со мною.
А снега в пять минут -- сойдут,
Разбегутся по рекам синим.
На крутом берегу -- поют,
Стало быть, я еще в России,
Веткой ясеня там, в окне,
Заслоняя потоки света,
Я горю на лихом костре,
На костре воровского лета.
Синий дым отгоняет ложь,
Синий дым над речной водою...
Пробегает по телу дрожь,
Когда ты говоришь со мною.
Зеленый цвет у неба -- не в почете.
Он -- помесь синевы и желтизны,
Но зеленью -- все почки на излете,
Все баловни апреля крещены,
И если вы хотите цвет весны --
То вы его на небе не найдете.
Как выпуклая линза собирает
Лучи в одну горячую иглу,
Так я аккумулирую, сгорая,
Твоих страстей веселую игру.
В зеленый луч все страсти соберу
И, может, вспыхну к середине мая.
Как бочка с нефтью, этот мир горюч,
И год еще -- засушлив, по примете.
На небесах -- ни облаков, ни туч.
К тому же, пламя раздувает ветер...
Перед пожаром люди на рассвете
Видали, говорят, зеленый луч...
В комнате весенней ночью -- жарко.
Подойди к открытому окну.
Шепотом Эола дышит арфа
Рамы деревянной на ветру,
И орган деревьев, Бог высокий,
Начал, разгоняя зимний хлам,
Двигать победительные соки
По забывшим музыку стволам.
Хоровод Кастальский, пляска дрожи,
Тесный круг ветвей, теней и тел.
Такт -- и ночь, два такта -- ночь, и все же --
Чуть светлей, еще два такта -- день.
Так лети же, музыка, над нами,
Золотой валторною трубя.
Всех нас понесут вперед ногами
Мимо тихо плачущей тебя
В ту страну, где ночью душной, липкой
Нет окна -- дышать наперебой,
Вспоминать, что малою пылинкой
Ты осталась на земле другой.
Наверху -- темнота, а внизу уже странно светло,
И калитки дрожат, ожидая последнего стука:
Это ангел весны, волоча за собою крыло,
Тихо входит в наш город уездный по улице Глюка.
Как забавно порой возвращение прежних имен:
Сорок лет ее улицей Бебеля звали покорно,
Только гипсовый памятник Бебелю ныне снесен,
Так что падшему ангелу здесь проходить не зазорно.
Он райкомовский сквер и почтамт на углу узнает,
И автобус-экспресс, проезжающий в Брянск из Полтавы...
Он когда-то отсюда вознесся на небо, но -- вот
Обломали крыло и сослали назад для забавы.
А ему -- наплевать: он поет, он идет налегке,
Лишь крылом задевая ограду, моргает от боли,
Да кусочек весны, что несет он в газетном кульке --
Как поклон землякам: пусть и те позабавятся, что ли...
Перевозчика жду: пусть усадит меня, гордеца,
Познакомиться с Летой.
На холсте чуть намечен наивный рисунок лица,
Перечеркнутый флейтой:
Ты все время мне чудишься с флейтою около губ,
И, навязчивым ритмом,
Облака за тобою, как козы ручные, бегут
С замирающим криком.
Круглы камни Эллады, и сыра с вином торжество --
Результат неизвестен.
Деревянная дудка и дырочки -- нет никого,
Кто бы смог этой песней
Приручить мое сердце, послать его снова в полет...
Ты сумеешь? -- Поспорим!..
Исчезает виденье, но флейта поет и поет
Над сияющим морем.
Ключ нащупав в кармане, откроем заветную дверцу,
И оттуда пахнет накопившейся за день слезой,
Влажным ветром канала и маской лукавою смерти,
И весенней грозой.
Все, что долго я прятал от мира, всплывает с морского,
Отягченного временем, сном и обломками, дна.
Повернув меня трижды в замке, выдыхает: «Я -- дома!» --
И заходит она,
Беспечальная девочка, грозного моря Сивилла,
Заполнявшая в книге судеб роковые листы:
Обручалась с убийцей, лгала, королей низводила,
Подменяла весы...
Переменчивы ветры, и старый -- не лучше, чем юный.
Палец, поднятый к небу, уловит их тайный напев.
И простерт от небес до земли над вечерней лагуной
Пламенеющий лев.
«Дежурный справок не дает» --
Начертан лозунг по шаблону
В метро, до боли раскаленном
От летних солнечных щедрот.
А мне нужна всего одна,
Одна, единственная справка.
Мне тоже, в общем-то, несладко
Ждать у подземного окна.
Дежурный хочет мне помочь,
Но эта надпись на бумаге
(Как будто золотом -- на флаге),
Но этот вечер, эта ночь..
Мы все провалимся во тьму
И духоту меняльной лавки --
Дежурный, не дающий справки,
И я, взывающий к нему.
Мы все провалимся под лед...
Дежурный это понимает.
Дежурный кнопки нажимает.
Дежурный справок не дает.
Вот мой легкий орган -- тростниковая дудка.
Вот мой день за плечами -- поеденный молью.
Вот мой хлеб за щекою -- с коровьей печалью.
Вот лежит моя жизнь. Вот бежит моя смерть.
Я не трогал стопою дороги проезжей --
Лишь мелькал иногда по задворкам бурьяна.
Скрип, колесико, скрип... Нам же, босым -- иное:
В королевстве моем каждый третий -- король!
Я бы тоже бродил по лебяжьему свету,
Там, где брату найдется сестра за полтинник,
Но жужжала в мозгу неумолчная муха,
Содрогаясь от страсти и выход ища,
И теперь мои пальцы -- затычки для скважин
Тростникового ветра (не дать задохнуться...)
Полупьян, как пророк, полустерт, как монета,
Не встречался ль я вам в полуночном пути?
Вы крестили дрожащих, испуганных дочек.
Вы слепое окно заслоняли завесой --
Тщетно: в каждой душе есть небесная капля --
Это я. Мне -- звенеть, вам -- стекаться на звон.
Не скорбите по мне. Дайте хлеба с любовью,
Дайте света и тьмы, дайте жизни и смерти.
Мне достаточно знать, что тростник прорастает,
И в далекой дали кто-то помнит меня.
Эта кожа прилипла к тебе под дождем.
Это время срослось с твоей левой рукой.
Я тебя рисовал за четыре гроша
И глядел,
Не дыша,
Как разглаживал дождь складки кожи твоей,
Как у всех на глазах ты моложе, стройней
Становилась,
Но билась подспудная мысль
Тонкой жилкой на темени: «Времени нет --
Я кощунствую -- скоро прервет этот бред
Сам Создатель, ревнуя ко мне...»
На стене
Наши тени смыкались.
Икали друзья,
Вспоминаемы нами во сне.
Я проснулся в четыре. Я все уже знал:
Чемоданчик -- вокзал -- успевая к семи,
Неумело шнурок теребя,
Ты идешь в этот дождь,
В этот день,
В этот мир --
Будто я не придумал тебя.
Над синим отрогом сосновой гряды,
Над озером светлым
Плывут, округляясь, Господни сады,
Гонимые ветром.
И там, наверху, в непонятной тоске,
Невнятно для слуха,
Гудит самолет, словно в белой листве
Запуталась муха.
А мы -- две песчинки на теплой земле,
Меж прочих песчинок,
И дышит картошка в остывшей золе,
Пятная суглинок,
И легкая, пьяная сухость во рту,
Предвестник свободы.
И взгляд, будто шарик, скользит в пустоту,
В небесные своды.
Мы тоже когда-то узнаем полет,
Покорны закону.
Нас тоже когда-нибудь ветром прибьет
К небесному хору.
Нас туча омоет весенним дождем,
Нас небо подсинит,
И ноту, которую мы запоем,
Никто не осилит
Зеленым мхом покрылась белая стена,
И штукатурка осыпается без боя,
И кирпичей сырая плоть обнажена,
Так схожих цветом с перержавевшей землею.
Ступеней крошево, опасное для ног,
Ведет предательски в прохладный сумрак грота,
Где лук, отломанный от статуи Эрота,
Стрелой невидимой кольнет твой левый бок.
А ветер гонит прочь открыток старых глянец.
Их на скамье забыл когда-то иностранец,
Версалем русским очарованный без мер.
Изобразить бы все, хотя бы -- на конверте...
Увы, так показать триумф руин и смерти
Когда-то мог один блистательный Робер.
Плыви, челнок, за паутинкой вслед...
Кто знает, может быть, в последний раз
Мое жилище осень посетила,
И, встретив гостью чашею вина,
С ней хочется побыть еще немного --
Плыви, челнок, за паутинкой вслед.
Тень демона, что бродит по земле,
На миг закрыла белый снег горы,
Но все ж его собою не затмила.
Так помыслы высокие твои --
Залог того, что ты, оставшись светлым
При встрече с тьмою -- одолеешь тьму.
Туман стоит над зеркалом воды.
По ней скользит куда-то водомерка,
Подобна ветру легкому с горы.
А сердце все пытается скользить
По жизни -- но ему мешает тяжесть,
И сердце тонет в темной глубине.
Слегка шуршат песочные часы.
Пожалуй, я избавлюсь и от них:
Слова на пожелтевших древних свитках,
Цветки граната за моим окном,
Кувшин с вином, беседа мудреца,
Твое письмо -- мне заменяют время.
«Возлюбленный, нам некуда идти.
Последний дом у пристани остался
Незанятым, но в нем живет улитка.
Возлюбленный, нам негде полюбить,
Чтоб не было свидетелей меж нами,
И мы с тобой навек слились в одно.»
День машет веткой вишни за окном.
Она щекочет бронзовому Будде
Прозрачной тенью левую ноздрю.
Я, сидя на циновке, пью вино
И думаю о том, чихнет ли Будда,
Забыв про сотни важных, срочных дел.
Поднявший к небу камень -- с ним застыл.
Схватившийся за меч -- навек остался
Скалою близ урочища Чосон.
Так путников они теперь встречают.
Все стало камнем. Лишь один поэт
Пером беспечным водит по бумаге.
Еще стихи Геннадия Каневского на странице