Ромарио

У метро аборигены затевают потасовку по достаточно смешному поводу. Оставляю это шоу за спиной и углубляюсь в парк. Сегодня здесь на редкость людно. Праздничные гирлянды в некоторых местах свисают до самой земли. У фонтана, погруженного в мысли о новой весне, безуспешно пытается впасть в спячку какое-то мелкое животное. На Каскаде заезжие сумасшедшие закатили цирковое представление, всем весело. Через Оперный театр выхожу к бульвару Поэзии, - воздух здесь имеет какой-то странный терпкий привкус, он словно пронизан тончайшими нитями мыслей тех, кто в поисках вдохновения приходил сюда много лет назад. Ловлю парочку и по мощеному тротуару значительно опускаюсь относительно уровня условного моря. За считанные минуты небо заметно высыпает звездами, посередине зияет ужасающе желтая, заметно увеличившаяся луна. Из окон бессистемно чередующихся переулков доносятся звуки одной и той же, старой как мир истории. Арка, осевший тротуар поликлиники. Мост.

Ах, Город, Город! Сколько ненависти мы выплеснули в лицо друг другу, сколько наметали бисера, но... Люблю я тебя, засранец ты эдакий. Люблю...Вот и мой подъезд. Я завариваю чай и беру с полки томик Кастанеды. Позабыв выключить ночник, засыпаю, расплывшись в улыбке. Мне снится, как дон Хуан катается на санках с большой горки в парке и, переодевшись Дедом Морозом, выставляет нам пиво на Леваде...

январь 1996

Покинутое мною Место Жительства обожало меня. Обожало до тошноты. Я работал в самой центральной желтой газете, будучи одним из самых навороченных местных корпоративных героев. Меня заваливали письмами с одобрениями и похвалами, признаниями в любви. Меня постоянно одаривали шампанским и даже чем покрепче. Каждое мое появление на работе приветствовалось дружеским воплем. И то ли из-за этой самой псевдо-идиллии, то ли из-за природной склонности к нонконформизму, то ли из-за точной уверенности в том, что настоящая жизнь проходит где-то там, не затрагивая родительских мест, я решился на переезд в Киев с полуоборота, даже ни с кем не попрощавшись.

ТЕРРИТОРИЯ

Киев я впервые увидел ровно двенадцать лет назад. Тогда мама взяла меня с собой по льготной путевке. До Киева я уже успел побывать на Кавказе, в Москве и Питере, но Киев... Киев затронул во мне что-то глубоко подсознательное. Это было похоже на пробуждение. Те пять неполных киевских дней в болониевой курточке по слякоти и мокрому снегу полностью компенсировали мне несостоявшееся лето в Крыму.

Вернувшись в Киев в августе 1998-го, я первое время буквально "задыхался от нежности". Мне нравилось все: цвет парапетов на Майдане, вид со скамейки у входа в Речной вокзал, нимб солнца над скульптурой Кинг-Конга (Родины-матери), молчаливая прохладность метро "зеленой" линии и бурная интеллигентность линии "красной".

Нет ничего подобного Крещатику. Арбат, Невский проспект - это разве что его ручейки. Город, владеющий таким богатством, не может быть злым. Так я думал тогда, так думаю и сегодня, когда в очередной раз отхожу от удара по метафизическим яйцам.

Киев, конечно, значительно добрее и терпимей - в том числе, к приезжим, - чем обе российские столицы вместе взятые (хотя, кто их вместе-то возьмет...): никто не требует ни временной прописки, ни короткой стрижки, ни глубокого уважения к государственному языку. Люди относятся к тебе, как к физической массе, естественным образом занимающей определенную площадь. Но если ты упадешь, киевляне не глядя переступят или молча подвинутся в сторону. Первое время я просто восхищался подобной изоляцией. Первое время... Месяца полтора.

"Какого ты сюда приехал?", - этот вопрос я слышал очень часто, в том числе от земляков, особенно после потери работы. Прекрасно зная, для чего обычно едут (даже не просто "едут", а "едут покорять") столицу, я выдумывал что-нибудь из этого списка, по обстоятельствам - чего бы хотелось услышать моему собеседнику. Сказать правду - "...потому что мне нравится этот город" - подразумевало бы еще десятка два ненужных мне вопросов.

Я в любой момент мог собрать вещи и вернуться. Но вернуться означало бы проиграть. Даже более того - означало бы потерять Киев.

ЖИЛЬЕ

Должен признаться, что приехал я не на пустое место, а в квартиру одного моего кореша-"односельчанина", который, в общем-то, и пропихнул меня в тот первый умерший журналец. Снимать хату напополам, если еще и зарплата капает, не в лом. Каждый день пиво, музыка - все, как полагается. Альтернативный рай. Но потом к тебе приезжает жена, чуть погодя - ее сестра, которая когда-то была женой этого кореша и теперь, по странному совпадению, тоже ищет работу в столице. В итоге, месяца через полтора, вы втроем, - оставив озабоченного "провинциальным игом" бывшего друга, - снимаете себе новую квартиру.

Процесс съема киевского угла требует незаурядного подхода. Под контролем местных агентств недвижимости находится около четырех пятых сдаваемой (продаваемой) жилплощади, а за свои услуги они обычно просят 30-60% от первой квартплаты.

Почему так случилось? Киевляне - народ малоконтактный. Им гораздо проще спихнуть свои проблемы по сдаче квартиры на агентство - денег платить за это не нужно, и клиентов, хоть и не тотчас, но на тарелочке с горошком подают. При этом владельцы ж/п почему-то не думают, что из-за непонятных дополнительных процентов они теряют, по меньшей мере, треть своих потенциальных квартиросъемщиков.

Бороться с этим можно и нужно. Помимо агентств существует масса агентов-одиночек, занятых в том же скорбном бизнесе. Выйти на них - элементарно. Если два противоположных по смыслу (купля/продажа, сдача/съем) объявления на соседних столбах написаны одинаковым почерком или имеют одинаковые реквизиты, знайте - перед вами нужный человек. Ему необходимо позвонить (а лучше - встретиться) и, дав почувствовать свою крайнюю заинтересованность, выяснить, в каких конкретно домах его родного микрорайона он может помочь снять квартиру. Распознав в вашем лице истинного гурмана, эти люди в девяноста пяти случаях из ста называют номера конкретных зданий. После этого необходимо лишь распечатать энное количество объявлений "Сниму квартиру в вашем доме" и буквально обклеить ими эти самые дома, - чтобы арендодатель не имел ни малейшего шанса пройти мимо. Так экономится от 30 до 100 долларов. Признаться, "в критические дни" я всерьез подумывал о выборе счастливой профессии квартирного маклера, но, слава Богу, пока так и не решился им стать.

Первая цена, называемая квартирной хозяйкой, должна вызвать всепрощающую улыбку. Мол, да, я вижу, у вас ремонт, два балкона, телевизор, холодильник, телефон и даже стиральная машинка из папье-маше, но... услышу ли я реальную цену? Если не помогает, напомните ей о сложности экономического положения в стране, об общем падении цен на недвижимость и, наконец, о том, что таких добропорядочных клиентов на ее жизненном пути может больше не встретиться. Как правило, качественная игра сбивает цену на 20-30%. Спустя полгода (лучше, если будет лето) можно срубить еще 10 баксов, а еще немного погодя (но это уже рискованно!) - довести цену до того самого "реального" уровня, торжественно сообщив хозяйке, что вам предложили квартиру у самого метро и за значительно меньшие деньги.

РАБОТА

Это второе и последнее, что необходимо иметь каждому новому киевлянину. Лично я начал с предложений о работе в самой толстой киевской газете, и за два дня набил с десяток стрелок.

Первое, что меня озадачило - почему подавляющее большинство контор, дающих объявления, расположены не то чтобы на периферии, а попросту в натуральных клоаках города, не имеющих ничего общего со знакомым мне Киевом. Мне даже пришлось купить крупномасштабную карту, но обычно и это не помогало, поскольку точки эти были уж чересчур замаскированными. Спасал язык, который, как оказалось, может доводить не только до Киева, а и до его внутренних строений.

Топтание улиц стало своеобразным ритуалом. По мере ухудшения погоды это становилось похожим на испытание, и при моем пространственном дебилизме обретало особую прелесть. В итоге, я узнал об этом городе все, и теперь ехидно подсказываю дорогу аборигенам.

Третье - это даже не свойство - парадокс. Большинство работодателей, как ни смешно, люди набожные, но первое, что они требуют от вновь прибывшего сотрудника - душа. За полторы сотни ты должен не просто работать 25 часов в сутки, являться по первому свисту, отправляться хрен знает куда и приносить совершенно определенную прибыль, а еще и буквально боготворить хозяина. При этом подрабатывать на стороне права не имеешь. Он ревнует... Учитывая то, что моя предыдущая зарплата была вдвое выше, половину новых работодателей я деликатно посылал, а вторую - пытался обратить в истинную веру.

Но, поскольку я - пишущий журналист (или что-то в этом духе), меня, прежде всего, интересовало занятие, максимально приближенное к работе со словом. Со словом ты можешь работать, сколько влезет, говорили мне, - нам нужны работники с делом. Нужны универсалы-многостаночники. Специалисты широкого профиля. "Токари-слесари". Балды.

Признаться, стругая за копейки две полосы в центральной киевской "желтухе", я и сам утвердился во мнении, что из этого болота пора делать ноги. Мне стало по-настоящему противно рассуждать о цвете белья Барбары Стрейзанд, костюмах Игоря Верника, Девида Копперфильда и прочем барахле, и уж тем более о глубине личных отношений Чиччолины и карамельки чупа-чупс. Я как прозрел. Мне вдруг представился собирательный образ среднестатистической бабы 35-45 лет, которая поглощает все это говно, и в перерывах между стиркой и приготовлением жратвы строчит неровным почерком письма в редакцию. Где бы я ни работал, эта баба была абсолютным ориентиром. Я должен был влазить в ее белье, ее шкуру, примерять ее прокладки - дабы узнать, что же именно ей хочется прочесть на этой неделе.

Не знаю, чем бы это закончилось, если бы не поток специализированных изданий, накрывший Киев в начале нового года. Все они ориентировались на среднестатистического бизнесмена, которого интересует отношение числа банкнот в собственном кармане к числу банкнот в кармане конкурента, большее или равное единице. У традиционной и специализированной журналистики было лишь одно пересечение - словесный выход. Для меня это выходом и стало. Я, наверное, перепробовал каждую из этих спец-областей (строительство, финансы, медицина, коммуникации etc) и остановился на той "работе", которая позволяет:

• вовремя платить за жилье;
• нормально питаться;
• иногда делать себе и близким подарки;
• не тупеть на рабочем месте;
• время от времени "ходить налево".

То есть, я выбрал "базу" - рабочий стол и подключенный к Интернет компьютер.

Настоящую же Работу ищут по несколько лет. Поэтому иначе как "базу" действующее занятие воспринимать не рекомендуется. Как, впрочем, не стоит и откровенно его косить. На мой взгляд, уместнее всего искусственно раздвоиться: тот Ты, который переваривает новые спецтемы, выдает продукт, прогибается перед рекламодателями и отвешивает начальству комплименты, не должен иметь ничего общего с тем Тобой, кто приходит к друзьям с пятью бутылками вина, читает авангардные стихи и танцует лезгинку на крыше автобуса. Это принцип "rubber soul". Так проще. Рекомендую.

ЛЮДИ

Мое первое знакомство с киевлянами произошло двенадцать лет назад у киоска на Республиканском стадионе. Тогда я особенно рьяно фанател от "Динамо", и экскурсионный автобус выделил мне ровно пять минут на покупку вымпела и плаката любимого клуба. На просьбу позволить взять без сдачи очередь в киоск отреагировала дружным отрицанием. Мои пять минут кончились еще на втором из девятнадцати человек. Случай этот меня, конечно, несколько расстроил, но общего впечатления от города не поломал.

Вообще, в движениях рук, мимике, разговорах коренных жителей Киева заметна некая болезненность. Не знаю, сыграл ли тут роль Чернобыль. Вряд ли. Скорее, это часть имиджа.

Здесь живет племя интровертов.

Здесь ты никому не интересен.

На улицах, в кафешках, в ночных клубах - ты один.

И МЕНЯ ЭТО УСТРАИВАЕТ.

Иначе меня бы здесь просто не было.

ноябрь 1999

В Москве все раза в 3-4 больше, толще и выше по сравнению с Харьковом: цены, фонари, количество этажей в жилых постройках, охват бедер продавщиц, расстояния от дома до дачи и между подземными станциями.

Когда Город шумно просыпается, он, словно гигантский муравейник, начинает разбиваться на лавины в движении к ближайшему метро. У станции на Бутыpке продают семечки, группа скрипачей имитирует марш Мендельсона. Марш тонет в настающем рыке эскалатора. Ступеньки поджимаются, и глазам предстает еще один, подземный Гоpод, со своими детьми и проблемами. Его карта подобна Горгоне, 157 действующих пунктов.

Двеpи электрички захлопываются перед самым носом, но следующая приходит уже через сорок пять секунд. Внутpи нее - по-домашнему, разве что замаскированные динамики без умолку шепчут: "Гpаждане! Не позволяйте террористам взрывать наши поезда! Будьте бдительны к нарочно забытым ими вещам!"

Проходит время - и ты на "Менделеевской". Высоко над головой - хайвэй Садового Кольца. В переходе двое мохнатых парней орут "Пинк Флойд" под расстроенные гитары. Цветы, телефоны, цветы, открытки, плюшки, милицейский пункт.

Толпа рьяно уносит налево, и когда удается вырваться из ее цепких щупалец, ориентиры уже далеко. Вниз - не туда. Впpаво и чуть левей - "нет выхода". Нет выхода! И вдруг, подобно знамению, - спасительные трубы джазового оркестра увлекают наверх... "Китай - город" - электрички с обеих платформ идут в одном и том же направлении. Самая аномальная выносит на мост, где во всей вечерней красе восстает Калининский проспект.

Конечная... Надоело - пересадка на Кольцевую и глубокий сон под мелодию из соседних наушников... Бесконечная... "Просьба освободить вагоны!" Две пересадки, длинный-пpедлинный драконий хвост эскалатора. Стаpушки подметают пятачок перед кассами. Мальчик на флейте дарит гулким стенам "Одинокого пастуха"...

ХАЙВЭЙ

Шшш-шфу-у... Стрелой проносится нечто, вдалеке принимающее очертание поливочной машины, и новый сезон начинает движение. В Москве нельзя ходить медленно - даже старушки и инвалиды, и те устанавливают рекорды на стайерских дистанциях. Перейти дорогу на красный свет равносильно самоубийству - даже самые незначительные из них, шириной в киевский проспект Гагарина, таят в себе куда больше разного рода сюрпризов.

Безобидные, полупустые желтые трамваи и троллейбусы - за редким исключением, исписанные либо рекламами типа "Mentos. Такой освежающий" или "Fruttis для друзей" с соответствующим колоритом, либо вовсе отделанные в виде джинсов с молнией спереди, а иногда и сзади, - мелькают бумажными памятками для пассажиров, чтобы они не забывали свои бомбы.

Город просто поражает количеством дворников на улицах - как следствие, практически все его районы идеально чисты; недочет состоит лишь в несоразмерно малом количестве мусорных баков. Поэтому приходится в их поисках долго ходить с набитыми скомканными пакетами от чипсов карманами, и густо исписанными телефонными номерами пустыми пачками сигарет.

После дождя и снега по бульварам - Тверскому, Цветному, Страстному - и переулкам Старого Арбата текут синеватые ручьи, и одетые в косоворотки дети пускают по ним кораблики из русских изданий "Плейбоя". Кораблики проплывают мимо бесконечного числа огромных рекламных щитов и столбов с надписями "Эта площадь продается" или "...сдается" или "Это пространство концептуализировано". Здесь все чего-то стоит, и каждый квадрат для чего-то отведен. Кораблики замирают перед Большим Театром и ждут возвращения основной его труппы из гастролей по Канаде. Быть в Москве и не побывать в театре - преступление. По крайней мере, так говорят, - вероятно, называя театром и то, что происходит вне его пределов.

Лето проходит почти незаметно, балуя случайными числами и неправильными дробями. Актеры играют раздраженно, как перелетные птицы, слетав напрасно за тридевять земель или попав не в сезон какого-нибудь Антананариву. А ты, сбежав еще до антракта и, пробиваясь сквозь кровавые листья у башни, вдруг вспоминаешь то, чего никогда не было. Но кто-то обязательно проходит рядом, и приходится возвращаться в реальность, через шумный полуночный парк, "к себе". Поливочная машина в мгновение ока проносится рядом, смывая твой след.

БАШНИ

Москвич впитывает с молоком матери не только уникальную манеру растягивать слова, но и нестерпимое желание быть выше. Выше соседа, прохожего, себя. Люди становятся на цыпочки, ходули, покупают "гриндерсы" на двадцатипятисантиметровой подошве - лишь бы подавить этот зуд.

Обогнать саму себя в росте Москва пыталась всю свою историю. Деревянный Кремль - Кремль Белокаменный - Колокольня Ивана Великого... В XVIII веке возник запрет на строительство чего-либо выше этой колокольни - Жеребцову, придворному архитектору дома Романовых, даже пришлось снять два яруса с только что воздвигнутого Новоспасского монастыря, усыпальницы царской семьи. Но стоило лишь слегка расслабиться, и торчащий параллелепипед гостиницы "Россия" задал новый темп роста Московии - все выше, и выше, и выше!

Вообще, история - вещь спонтанная и крайне нелогичная. Светлый город Большой Китеж остался мистикой на тридцатиметровой глубине идеально круглого озера Светлояр, мирные Помпеи превратились в пепел под лавой взбесившегося Везувия, а холодная и негостеприимная Москва... Все круче, в самые тучи врезаются шпили семи ее высоток. И даже рядом стоящие с ними, более "мелкие" постройки, при единичном переносе, скажем, в Белгород, одним своим присутствием уничтожат его.

Но все они - лишь разогрев для МГУ! Как и вся Россия, "Универ" не избежал мистической нумерологии: 7 необъятных корпусов, 33 этажа в центральном плюс огромное копье бронзового шпиля, вкруг которого - покатый выступ. Если отбросить страх и сесть на самый его край, свесив ноги в бездну вечно ремонтируемого асфальта, Город обнажит себя почти полностью - в хорошую, солнечную погоду будут видны даже его дальние окраины, постепенно теряющие правильную четырехугольную форму, присущую центральным районам; консервные банки автомобилей будут крабиками ползти по ниткам проспектов, странным образом не задевая смешные разноцветные крошки предположительно людей...

Вечерами особо хорошо выглядит псевдо-венец мирового зодчества - Останкинская телебашня. В дожди и пасмурную погоду она становится мрачной и траурной или даже частично скрывается в низких облаках и туманах. Говорят, в приближенных к телецентру жилых районах высок даже процент самоубийств - из-за верхних колебаний башни, в ветер достигающих 13 метров в диаметре. Но ясными вечерами она наливается роскошными гирляндами огней, и в пересечении четырех лучей гигантских прожекторов становится подобной космическому кораблю на старте. Некоторым она напоминает шприц или - совсем не оригинально - фаллос.

Один из ярусов башни медленно вращается. Это зал-ресторан, оттуда - вся Москва на ладони. И, охваченный волнующим чувством полного спектра, ты пытаешься нежно накрыть ее второй, а потом, дома, уже повнимательней рассмотреть Воробьевы горы с Лужниками, Кремль, Садовое кольцо, Университет, Сокольники, поводить пальцем по лужице Патриарших и дунуть на "чертово колесо" аттракционов ВДНХ...

И после, видя прогуливающегося по Арбату пожилого москвича, ты понимаешь: то, что он касается земли - только видимость. Золотой песок в сединах, оставленный потоками московского времени, лишил его боязни высоты. Он мнит себя равным колокольне, намереваясь занять достойное, видное место среди куполов церквей, шпилей башен и рядом стоящих с ними, более "мелких" построек...

1996-1999