Бывает что женщина выходит замуж за дом.
Это кожа иного рода; и у него есть сердце,
печень, рот, выделения.
Стены, розовые как дёсны.
Смотри как она день за днём
истово смывая себя в ничто.
Силой входят мужчины, ввергнутые подобно Ионе
в чрева своих матерей.
Но женщина сама - её мать.
Это самое главное.
* * *
эй, у тебя месячные?
почему ты меня не предупредила?
надо было выебать его в темноте.
он бы простыни увидел с утра,
все заляпанные кровью.
принял бы меня за целку.
* * *
зависть к члену, они это так называют
прикинь как классно иметь эту штуку
можно просто сунуть ее в любое
отверстие. ух! ух! - и готово,
незачем притворяться.
точно знаешь, что кончил.
никого не нужно любить.
тем более доверять.
ух! ух! - и готово.
если бесплатно никто не хочет,
выкладывай баксы: ух! ух! - и готово.
не нужно предохраняться, делать аборты,
не нужно заботиться о ребенке.
об изнасиловании
тоже можно забыть.
зависть к члену, они это так называют.
сердце мужчины - сплошная
опухоль. так это называю я.
одинокая огромная
пару раз я плакала
чувствуя как ты
бьёшься там
под покровами
* * *
из книги Тема и Вариации
(п э т п а р к е р)
твои глаза тёмные, понимающий взгляд.
боялась ли я твоего прикосновения
я в сан лоренцо, ты
в филморе. что нас остановило знаки
запрещающие проезд.
страх оказаться на вражеской территории:
кто-то другой заставил нас бояться: мои соседи
опасные даже за занавесками или твои соседи
такие крикливые шумные у дверей
своих домов.
почему обе мы так и не закрыли глаза
приближаясь, целуясь. такие яркие цвета. мажента,
зелёный, синий.
белый/чёрный
я расчёсываю голову пока не начинает идти кровь потом
я расчёсываю болячку пока не начинает идти кровь.
я останусь со своими обидами, ранками. этого тебе
у меня не отнять. воровка. ты
не можешь отнять всё.
расизм превращает всё, что я говорю
в какой-то идиотизм. постоянно приходится
отказываться от собственных слов. следов.
следы. иди по моим следам. я устала
от этого красного ковра
который они разлили здесь для меня.
я ем собственные слова
и жду, что она простит меня.
зачем оставаться друзьями? не то, чтобы мы никогда
не причиняли друг другу боли.
: мы должны любить друг друга даже больше, чем мы боимся друг друга.
и любить друг друга должно значить больше чем политика, чем всё остальное.
.
чтобы сложить рубашку. Неважно кто там жив
ещё а кто умирает, я всё ещё женщина.
У меня всегда будет масса забот.
Я складываю рукава его рубашки.
Ничто не может отнять
у нас эту нежность любовь. Я вернусь
к стихотворению. Я вернусь к тому
что называется быть
женщиной. Но сейчас -
вот она, рубашка, огромная рубашка
у меня в руках и там, за спиной
маленькая девочка стоит рядом, смотрит
на свою маму, учится,
как это нужно делать.
она играла во дворе когда
бабушка позвала её
"что, ба?"
"пора научиться тебе печь рулет" - строго
сказалала та но девочка не хотела учиться,
тому что уже умела но не могла
сказать бабушке об этом потому что
это значило бы что когда та умрет,
ниточка, соединяющая их будет менее крепкой поэтому
она сказала
"не хочу я печь никакой рулет"
и сжала губы
бабушка вытерла руки передником
и сказала "о бог мой
что за дети"
никто из них
не сказал того что хотел сказать
как всегда бывает с людьми
[1973]
Когда я занимаюсь с тобой любовью
я пытаюсь
каждым движением кончиком языка
сказать тебе я люблю тебя
раздразнить тебя я люблю тебя
объяснить тебе я люблю тебя
растрогать тебя я люблю тебя
а ты стонешь
о, Боже!
о, Господи!
и я думаю -
вот оно, какого-то бездельника снова
благодарят за то,
что сделала
женщина.
Нью-Йорк. Пять утра.
Пустые тротуары.
только пар
как живой струится из люков.
Я перебегаю от витрины к витрине,
иногда останавливаюсь, чтобы разглядеть получше,
иногда проскакиваю, не глядя.
Снег, выпавший на прошлой неделе,
превратился в наст, невозможно поверить,
что он был мягким, - белая щетина,
покрывающая лицо города.
Я направляюсь дальше по Пятой Авеню,
к тридцатым номерам.
У меня в голове пусто -
точно подходит под буддийское ощущение,
которого, вроде бы, можно достигнуть,
если не очень стараться.
Если бы я только могла
превратиться в птицу,
как шаман, которым
я должна была стать.
Но я не могу.
Я привязана к земле.
Гуляю вдвоём с одиночеством,
на которое только
и можно, в сущности, положиться.
Только не говорите мне,
что всё будет иначе.
Всё уже было иначе, и я
всё уже потеряла и не хочу,
чтобы всё это вернулось.
Только оставьте мне это утро:
спящий город и там, на углу
Тридцать Четвёртой и Пятой -
человек с саксофоном.
Его перчатки без пальцев
измазаны грязью,
и лицо тоже,
лоскуты одежды присохли к телу.
Я ставлю сумочку на тротуар,
он делает шаг назад, показывая
мне своё расположение.
Мы стоим несколько минут
в абсолютной тишине.
Я думаю о том, что должна быть в другом
месте, не здесь, не в этом городе,
не в самОй сердцевине шума.
Потом он снова прикладывает саксофон к губам,
а я поднимаю свои,
я всасываю воздух всей диафрагмой,
наклоняюсь над золотой, холодной свирелью,
жду, когда вылетят ноты,
и когда они вылетают,
я на мгновение становлюсь
той до безумия лёгкой птицей,
которой я себя представляю, взмываю только
чтобы снова упасть на асфальт,
каждая нота чёрный цветок,
милосердно распускающийся,
раскрывающийся в новый день,
где ничего не простится.